— Самовар нам самим нужен. Скоро вернутся работники с поля, надо же их чаем попоить.

Ну зачем они хитрили, зачем лгали? Ведь у дяди Мурата три самовара, хватило бы и для работников, и для нас.

Нашу мать не огорчил отказ. Она спокойно сказала:

— От богатого добра не жди. Ничего, обойдемся! Не дай бог зависеть от этих скряг.

Мать поставила на огонь казанок, когда вода вскипела, заварила цветы травы матрешки. Эту душистую заварку мы и пили, настоящий чай был нам не по карману…

Но на этот раз привычный чай никому не понравился.

— Пахнет железом! — поморщился отец.

А нам, ребятам, было скучно без веселой песенки самовара. Ведь казанок не способен петь.

Потом в этом же казанке мать сварила суп из борщевника. Но и он показался нам не таким вкусным, как раньше.

В это время к нам пришла бабушка Сарби и начала жаловаться на свою горькую судьбу.

Одна она. Сына Фаттаха забрали в солдаты. С прошлой осени мать ждет от сына весточки. Но Фаттах молчит. Может, его уже нет в живых? Другого сына, Салиха, освободили от воинской службы, чтобы он мог содержать престарелую мать. Салих уехал искать на заводе работу и пропал. И от него нет вестей.

Одна она. Заработать серпом, как раньше, не может, никто не наймет жать старуху, да и нет у нее сил. Ноги плохо ходят, все тянет прилечь. Но не полежишь на голых досках, а кошму и тюфяк забрали. И нет денег их выкупить.

Вот она и пришла к нам с просьбой:

— Хисмат, дитя мое! У тебя доброе сердце. Помоги мне!

Отец удивился:

— Но чем я могу помочь тебе, бабушка Сарби? У меня у самого нет денег.

— Хисмат, дитя мое! Я не денег прошу. Помоги мне в базарный день продать козу. Думаю, должны дать за нее три рубля. Она того стоит. Тогда можно будет выкупить мою перину и кошму.

Мы переглянулись. Неужели бабушка Сарби решилась продать свою единственную козу, свою кормилицу! Как же она будет жить без козы? Но другого выхода достать деньги и заплатить долги у бабушки Сарби не было.

Бабушка Сарби ушла.

Ушел и отец просить у кого-нибудь денег взаймы. Он вернулся домой поздно, без копейки в кармане. Одних хозяев он не застал дома, другие уже раздали задатки работникам, нанявшимся жать.

Ну, а тем, кто побогаче, некогда было выслушивать просьбу о помощи. Они были заняты важным делом: ждали к себе на обед самого муллу.

На другой день отец снова отправился на поиски денег и снова напрасно.

Невесело стало у нас в доме. И не только у нас, но и у всех бедняков, чьи вещи будут проданы, если они не уплатят долги. И эти бедные люди, как и мой отец, безуспешно стучались в чужие двери.

И все — и мы, и они — с тревогой ожидали базарного дня.

IV

В базарный день мать подняла всех нас рано. Но не успели мы выпить наш чай — отвар из матрешки, — как под окнами послышалось козье блеяние. Запыхавшаяся бабушка Сарби тащила на веревке свою козу.

— Вот привела, — с трудом выговорила бабушка Сарби. — Хоть бы попала моя козочка в хорошие руки. А она уж свою хозяйку не подведет. Ее держать выгодней, чем какую-нибудь коровенку. Сама ест мало, а молока дает много. И молоко у нее жирное, полезное.

Коза все время громко блеяла. И я спросил:

— Почему она так орет?

— Потому что отбилась от подружек, в стадо просится. А может, чует недоброе. Она у меня умница. Все понимает, хотя и коза.

Отец торопливо допил чай, взял веревку, а мне приказал подгонять козу сзади прутом.

Мне было жаль бить ни в чем не повинное животное, но как быть с упрямицей, которая не хочет сделать ни шагу?

— Иди, иди, — уговаривала козу бабушка Сарби. — Ну что ты на меня так смотришь, в чем упрекаешь? Знаю, что ты меня поила и кормила, но и я тебя берегла как зеницу ока, ухаживала за тобой, как за своим ребенком. Не думала я тебя продавать, заставили меня…

Но коза не хотела слушать бабушкиных ласковых уговоров. Упершись в землю всеми четырьмя ногами, она громко и жалобно блеяла, тряся бородой.

Пришлось мне взять в руки прут.

Бабушка Сарби в последний раз любовно похлопала козу по спине и заплакала:

— Прощай, моя хорошая!

Коза покосилась на прут и неохотно пошла за отцом.

Но и по дороге она пыталась вырваться, крутила головой, все оборачивалась и протяжно блеяла, будто спрашивала бабушку Сарби: «Куда ведут меня эти люди? Зачем ты отдала в чужие руки меня, которая тебе верно служила?»

И глаза у козы странно блестели, будто их застилали слезы, будто плакала не только бабушка Сарби.

V

В этот день базар был завален кошмами, тюфяками, перинами, казанками, самоварами, отобранными у не уплативших долги бедняков. Распродажей их ведал староста Саляхи.

Среди этой груды вещей я все же нашел глазами наш тюфяк и самовар. Тюфяк, должно быть, швыряли как попало, потому что один край у него распоролся и наружу вылезла шерсть.

Да и самовар выглядел осиротевшим. С тех пор как его увезли из нашего дома, он потускнел.

Не было заботливой руки нашей матери. Ведь она каждое утро взбивала тюфяк, каждый день мыла самовар и чистила его толченым кирпичом, смешанным с простоквашей. Потому-то наш старый самовар всегда блестел как новенький.

А теперь его блеск потух, и наш самовар не привлекал покупателя. За него предлагали всего два рубля. А на наш старый тюфяк вообще никто не смотрел.

Не пользовалась успехом и коза бабушки Сарби. Коз на базаре продавалось много, и цена на них резко упала.

Один приезжий предложил за козу бабушки Сарби рубль восемьдесят копеек.

— Разве это цена? — попробовал усовестить его отец — ведь только одна шкура стоит рубль.

И начал расхваливать козу: молока она дает много, а будет давать еще больше, она суягная…

Но приезжий отошел, не дослушав.

Я очень обрадовался, увидев на базаре Хабира-агая. За пререкание с начальством его два дня продержали взаперти и наконец выпустили. Где-то раздобыл деньги и, заплатив долги, выкупил у старосты Саляхи свой казанок и самовар.

Староста Саляхи и тут не удержался. При всем базаре стал поучать Хабира-агая, как надо ему жить:

— Пора поумнеть. Если